Читать интересную книгу Красный вереск [За други своя!] - Олег Верещагин

За стеной.

Олег знал, что стена эта выходит в один из переулков, а тот, в свою очередь, выводит к дороге вдоль реки. Он не раз посматривал от нечего делать на этот переулочек, где в подсохшей за последние дни пыли и в зарослях странных красноватых лопухов рылись куры. Люди тут ходили редко — да, и вообще в Сосенкином Яру их жило куда меньше, чем в Стрелково.

Осторожно шурша сеном, Олег подобрался к стрехе. Оседлал балку. Лег на нее животом, свел ноги вместе и приблизил лицо к щели…

…Один из говоривших был офицер — горный стрелок. Он явно нервничал и к своему собеседнику обращался то агрессивно, то заискивающе — первый признак неуверенности в себе. Это было тем более странно, что его собеседник — Олег видел со спины — был подросток, одетый в пятнистый комбинезон, с непокрытой головой, вроде бы без оружия. Но говорил этот парнишка почти командирским тоном:

— А какого черта вы еще от меня хотите? Я один сделал больше, чем все ваши люди вместе взятые. Я глупо и ненужно рисковал. Я занимался не своим делом…

— Ну что тебе это стоило, Тоша? — спросил офицер. — Для тебя это пара пустяков?

— Какие вы говорите глупости! Если вы думаете, что так легко было их выслеживать, а, потом самому себе вывихивать бедро — попробуйте? А тут еще этот рыжий с глазами, как у ожившего детектора, лжи! Если бы он хоть чуточку меня заподозрил и задал парочку вопросов о своем городе… — мальчишка передернул плечами.

— Тоша, ради бога! — офицер даже молитвенно сложил руки. — Ещё раз!

— Нет уж! Я для вас сделал все! Я ЗА вас все сделал, я дал вам сведения, а вы проморгали противника, упустили его из рук да еще и позволили ему начистить вам морду! Работайте сами, а у меня дела! Мне и так устроили разнос за эту экспедицию!

— О, с анОрмондом йорд Виардтой я договорюсь! Тоша, мы, в конце концов, одно

лаем!

— Хорошо, ладно, — буркнул парнишка. — Я прогуляюсь на речку, а вы идите, наладьте связь — встретимся потом здесь и все обсудим.

— Тоша, ты меня спасаешь! — офицер затряс руку мальчишки, тот почти вырвал ее и, что-то буркнув неприязненно, повернулся.

Олег ожидал этого. Он узнал парня по голосу, как раз когда офицер назвал его «Тошей». Но передать чувство гнева, гадливости, стыда, непонятной тоски — передать все это было почти невозможно. Мальчишка, которого они спасли, к которому отнеслись по-человечески-доверчиво, оказался врагом. Человеком, хладнокровно и рассчитанно сдавшим врагу людей, которые о нем искренне позаботились. И лишь чудо спасло шесть десятков бойцов…

Нет, Олег понимал, что на войне возможно все, чтобы нанести врагу урон, идут в дело самые нечистые методы — особенно на войне партизанской «украдной». Но вот так… глядя в глаза людям… слушая их утешающие слова… не выдав себя ничем — готовить им смерть?! Все равно что пожать человеку руку, сказать ему: "Будь здоров?" — а, когда он повернется, ударить ножом в спину.

"И сейчас, — Олег ощутил, как в голове тяжелыми толчками пульсирует, разрастаясь, злость, — он готовится сделать то же самое. Интересно, как он подкатится на этот раз? Выйдет навстречу с "найденной коровой"? Или просто "случайно попадется на пути"? И будет смеяться, хлопать наших по рукам, есть с ними, смотреть им в глаза… А потом уйдет. Чтобы привести тех, кто для него в самом деле «наши». Ну уж нет!"

Вытянув босую ногу, Олег подцепил пальцами ремень автомата и, высунув ствол под стреху, поймал в придел светло-русый затылок. Антон отошел шагов на тридцать, не больше…

— Стоп, — тихо сказал Олег вслух. И посмотрел в другую сторону.

Офицер ушел еще недалеко. Можно снять и его, проблем нет. Но на выстрелы прибегут солдаты, они где-то рядом. Даже если он, Олег, уйдет, бабе Стеше несдобровать. А приносить смерть в ее дом мальчик не хотел.

Он плюхнулся в сено. Отложил автомат и быстро оделся — одежда была застирана от крови и аккуратно починена. Потом достал и положил на ладонь камас.

И вот тут его пробрало! Не страхом, а отвращением к тому, что предстоит сделать. Сцепив зубы, Олег закрыл глаза и переждал наплыв дурноты, похожий на мутную, шумную волну-цунами — он так и представлял эту волну, кадры виденной хроники…

…Война оставалась войной. И даже убитый хобайн, которого Олег заколол в самом начале похода, укладывался в ее схему. Он был боец и грозил Олегу тем, что получил сам — смертью. Даже девчонка, застреленная в лесу, все еще оставалась "в рамках войны".

Не оставался в них Антон: с одной стороны — безжалостный вражеский разведчик, с другой — мальчишка младше Олега с открытой улыбкой.

"А если рвануть сейчас к нашим? — мелькнула спасительная, казалось, мысль. — Я его опережу, и он явится прямо в наши руки… Да, — добавил Олег, — и убьет его уже кто-то другой, а не ты. Марычев. Оч-чень просто, а главное — спокойно, ты сможешь даже в сторонку отойти и ушки зажать, и глазки зажмурить… Твоя совесть останется чистой-чистой, как носовой платочек в кармашке. Это же так офигительно важно — иметь чистую совесть! Кто-то — но не ты… И правильно, береги себя, Олежка — у тебя это здорово получается! Вместо того, чтобы извозиться в грязи самому, ты обольешь ею кого-то другого. Но значит ли это — остаться чистым?!"

Олег услышал чей-то хриплый и злой голос, произносящий матерные ругательства — и не сразу узнал свой собственный.

Замолчав, он сжал в руке, лезвие камаса, чувствуя, как оно нехотя, словно с недоумением, ранит хозяйскую ладонь. Это была физическая боль, и терпеть ее оказалось легче, чем мысль о том, что предстояло сделать. Но переложить это еще на кого-то Олег не мог.

…Больше всего Олег боялся, что офицер заявится первым. Ему не хотелось возиться еще и с ним. Но Антон не разочаровал Олега. Тот лежал на скате крыши, обращенном во двор, наблюдал из-за конька за приближающимся неспешно хобайном и вел философский спор с товарищем Достоевским.

"Ну и как же мне поступить? — интересовался Олег у классика. — Вот сейчас слезинки ребенка будут капать градом. Потоком. Так может, пусть идет? — Антон, наверное, выкупался — во всяком случае, волосы его сейчас темными от воды и блестели мокро. Он чему-то улыбался и ловко срезал прутом головки цветков у дороги. Очень ловко, точными, молниеносными, совсем не мальчишескими движениями, и Олег мельком подумал еще, что не хотел бы увидеть в этой руке клинок. — А потом погибнут наши ребята — с их слезами как быть? И даже не с их, они не заплачут и на костре — но сколько женщин и девчонок страшно завоют в

Рысьем Логове? Ведь он слышал это, Олег, слышал — когда женщина воет уже не по-человечески… Или они не в счет, или как у кочевников — что вижу, о том пою?.. Интересно, что он себе представляет, ссекая цветы? Думает ли он, что можно умереть здесь, на тихой и теплой летней улице? ДУМАЕТ ЛИ ОН, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО УМЕРЕТЬ?!»

Пропустив Антона, Олег съехал к краю крыши. Подумал напоследок: "Сука вы, Фёдор Михайлович, и фарисей!" — и мягко спрыгнул в пыльную траву. Бесшумно, но Антон почти сразу обернулся — и рука его скользнула в карман на бедре.

Вообще-то Олег такого ждал. Небольшой пистолет упал под стенку, и Олег, оттолкнув Антона к стене, выпрямился. Перекосив лицо, Антон придерживал вывихнутое запястье, вжимаясь в стену.

— Здравствуй, Тоша, — тихо сказал Олег. — Узнал? Значит, церковь-то недалеко?

Антон побледнел. Олег достал из ножен камас — и Антон перевел глаза на него. И вдруг попросил:

— Не надо, — голос его дрогнул. — Пожалуйста, не надо. Я не хочу… умирать.

— Неужели ты думаешь, что кто-то хочет? — Олег приближался к нему неспешно, покачивая камасом. Он не хотел пугать. Скорей медлил, потому что не хотел убивать…

Антон все понял. Он опустил опухающее запястье и еще сильнее притиснулся к бревнам. Он больше ни о чем не просил, ничего не говорил, а просто смотрел на камас, беспомощно следя за всеми его движениями в руке Олега.

— Я бы дорого дал, — чтобы вас не слышать, — Олег внезапно охрип. — Сколько тебе лет, Антон?

Сухие губы дрогнули. Глаза Антона внезапно ожили, глянули в лицо Олегу с какой-то сумасшедшей надеждой.

— Дввввенаддцать… — он не сразу справился с губами.

"За что мне это?" — подумал Олег. И услышал свой голос:

— Тут просто нет другого выхода, Антон. Если бы я был один… я бы скорее умер. Но нас восемнадцать человек. И у всех кто-нибудь есть… кто ждет. И у меня. Это будет не очень больно. Я… обещаю.

— Не надо, — глаза Антона сделались вновь стеклянными, обреченными, но губы еще жили, одни — во всем существе, и шептали какие-то глупости: — Я никому не скажу… честное слово — я убегу…

До Антона оставалось два шага.

— Закрой глаза, — попросил Олег.

…Камас, войдя точно в горло, сел в бревна — Олег бил уже поставленным на взрослого ударом… Он смотрел только в лицо Антона, но через оружие ощутил, как судорога сотрясла умирающее тело. На лезвие почти ничего не вытекло — камас рассек не артерии, а гортань и позвоночник. Олег одержал свое слово. Едва ли убитый успел осознать что-то из того, что почувствовали его нервы. Глаза подернулись пылью, рот открылся уже сам собой, и из него выплыл маслянистый, густой кровавый пузырь. Лопнул с еле слышным «пок», и струйки крови потекли на подбородок, закапали на комбинезон и лезвие…